Муравьиный мед - Страница 63

– Неужели ты хочешь, чтобы кто-то увидел тебя обнаженной? – хмурилась Мэйла и добавляла: – Это танец любви и скорби. Ему не нужны зрители. Он даже не для поверженного бога. Он для самой себя. Человек танцует тогда, когда не может не танцевать. Точно так же, как он смеется, когда ему смешно, плачет, когда не может сдержать слез.

– Я никогда не плачу! – вздернула упрямую голову Кессаа.

– Все плачут, – сухо ответила Мэйла. – Люди не камни. Просто иногда слезы льются внутрь. Но это очень опасно, потому что, накопившись, они могут разорвать твое сердце.

Обучение продолжалось не дни, не недели, не месяцы – годы. Но первые успехи не заставили себя ждать. Уже вскоре Мэйла вручила Кессаа стилет с клеймом дома Стейча, а когда в храм ненадолго заглянула Тини, то после разговора с ней наставница принесла кривой бальский клинок, и занятия танцами дополнились упражнениями с оружием.

«Опять я не спросила у Тини ничего о родителях, – раздраженно думала Кессаа, отрабатывая движения со стилетом. – Почему, когда она приходит сюда, словно язык отнимается у меня? Почему я вспоминаю о тех вопросах, что хотела задать ей, только тогда, когда ее уже нет? Надо будет посмотреть еще раз в хранилище свитков, может быть, я что-то пропустила, и это какое-то колдовство?»

– Стой, – потребовала Мэйла. – Все очень плохо!

– Почему? – не поняла Кессаа, смахивая с лица пот. – Я не ошиблась ни разу! Я лучшая из твоих учениц!

– Никогда не говори так! – оборвала девчонку Мэйла. – Ты должна быть неуловимой, как речная струя! В тот миг, когда ты начинаешь считать, что ты лучшая, ты превращаешься в лед. Лед очень опасен, но и очень хрупок! Я остановила тебя, потому что в тебе нет спокойствия, твои мысли далеко, а их не должно быть вовсе. Освободи голову! Если хочешь что-то спросить, спрашивай до начала движений!

– Почему я должна танцевать над телом Сади со стилетом?

– Потому что Сади был повержен влюбленным дураком Варухом похожим оружием. Мелаген вытащила из раны кинжал, прокляла и прогнала Варуха и танцевала с оружием убийства в руке.

– Разве бога можно убить кинжалом? – сдвинула брови Кессаа.

– Не знаю, – усмехнулась Мэйла. – С богами не сталкивалась, а вот неуязвимых магов точно не бывает. Предание говорит, что кинжал был дан Варуху Суррой. Сурра смочил его собственной кровью, а кровь может становиться ядом. Особенно если это кровь бога.

Кессаа задумалась. В свитках храма ей попадались не только колдовские заклинания и магические формулы, многие из них содержали сказания о древних временах. Некоторые страницы вызывали ужас, некоторые изумляли девчонку, но всегда оставалось что-то неясное, туманное, особенно все, связанное с именами трех богов, что жили когда-то на земле Оветты – Сето, Сади и Сурры.

– А зачем я учусь владеть бальским клинком? – выпятила нижнюю губу Кессаа. – Именно бальским, а не прямым мечом, как у всех скирских воинов?

– Скирский меч годен лишь на то, чтобы рубить им неповоротливого врага, – вновь усмехнулась Мэйла. – Или сминать доспехи. Он бесполезен в бою с искусным противником. К тому же доспехи прекрасно рубятся и бальским мечом, если он выкован настоящим мастером. Да и незачем рубить им доспехи. Мастер всегда найдет, как поразить врага. Бальский меч легок, у него длинная рукоять, которая позволяет держать его и двумя руками, и легко перебрасывать из руки в руку.

– Зачем это мне? – не поняла Кессаа. – Разве я воин?

– У каждого в жизни рано или поздно случается миг, когда он должен стать воином, – со вздохом объяснила Мэйла. – Илит рассказала мне давний случай с сыновьями Ирунга. Нечто подобное всегда может повториться. Что ты будешь делать, если рядом не окажется твоей рабыни или добродушного молодого тана?

Кессаа судорожно стиснула рукоять стилета и прижала его к груди. Она все чаще думала о юном Леббе Рейду. Она и сама не понимала причин этих мыслей, но лицо парня всякий раз вставало перед глазами, стоило коснуться щекой тряпичного валика на жесткой кровати и зажмуриться.

– Повторяем упражнения еще раз. – Мэйла отошла в сторону. – Тебе еще многому придется научиться.

Повторения сменяли повторения, им не было конца. Порой Мэйла сама брала меч, и тогда Кессаа казалось, что в зал залетел стальной вихрь. Она замирала в восхищении и продолжала занятия с еще большим упорством. Будь ее воля, она вообще бы не выпускала из рук меч, но постепенно жизнь девчонки становилась все более и более насыщенной, и отыскать дополнительное время для занятий с оружием уже не удавалось.

Ей приходилось и помогать уборщикам, и заправлять светильники маслом, и ухаживать за растениями в храмовом саду, и чистить ложе ручья, а больше – помогать жрецам в их лекарских заботах. Руки у стариков дрожали, глаза слезились и видели плохо. И хотя знания не растворились в старческом слабоумии, жрецы все чаще просили Кессаа не только помочь им, но и заменить их в наиболее сложных случаях, не оставляя, конечно, заботой, советом и поучением.

Так получилось, что вскоре именно Кессаа брала в руки острый нож, если требовалось вскрыть нарыв или вырезать опухоль у корчащегося от боли сайда. Именно Кессаа заправляла иглу выделанной жилкой, если требовалось зашить рану, сама составляла лечебные снадобья из целебных трав, огромное количество которых возделывалось на грядках прямо в храмовом саду, и только для порядка по-прежнему сверяла собственное определение недуга с мудрыми, пусть и немощными жрецами.

Старики по-настоящему соперничали друг с другом из-за внимания девчонки и уже давно поняли, что привлечь его можно не подарками и сладостями, а секретами магии или врачевания, рассказами из их прошедшей молодости, загадками да сказаниями. Кессаа впитывала каждое слово, как впитывает воду кудель, оставленная нерасторопной сайдкой растянутой на заборе под весенним дождем.