Муравьиный мед - Страница 88

– Это хорошо, – удовлетворенно произнесла Мэйла при виде слез и потащила пленницу за собой.

Она отвела ее шагов на десять, не дальше, расшнуровала пояс, спустила на колени штаны, задрала исподнее и заставила оправиться. Затем также одела, затянула шнуровку и отвесила по побелевшему от унижения и ярости лицу Кессаа пощечину, вновь заставив выкатиться слезы.

– Учись, девочка, покорности, – хмыкнула удовлетворенно. – Эта-то наука тебе полезней будет, если до времени собственные прелести истрепать не хочешь.

Мгновением позже Мэйла тыкала в лицо девушки угол меха с вином, та послушно пила, захлебываясь слезами, но внутри была уже спокойна и тверда. Слезы текли по ее собственной воле, руки еще дрожали, но не от недостатка силы, а от не до конца укрощенной ненависти. Кессаа еще не знала, как это произойдет, но была уверена, что срок жизни Мэйлы определен. Рано или поздно она будет мертва так же, как мертвы ненавистные сыновья тана Стейча.

– Поедешь верхом, – процедила сквозь зубы Мэйла. – Руки развязывать не буду, еще денечек или два потерпишь. И не позволяй глупости взять над собой верх. Разбираться, конечно, буду с глупостью я, но боль придется терпеть тебе. Поняла?

– Да, – еле слышно прошептала Кессаа и торопливо закивала, с удовлетворением чувствуя, что тело вновь начинает ее слушаться.

Пятеро всадников свернули с лесной дороги на узкую тропу, ведущую к Вороньему Гнезду, в полдень. Вековые деревья, неохотно роняющие пожелтевшую хвою в бедный для начала зимы снег, пропустили их между стволами безмолвно. Высокого воина, который сидел на лошади по-корептски, не пользуясь стременами. Вельможу, закутанного в дорогой плащ, чья выправка не оставляла сомнений, что он воин никак не менее искусный, чем прислуживающий ему корепт. Сгорбленного старика, обвешанного мешками и коробами, в котором всякий бы узнал по притороченному к седлу посоху бродячего мага. Крепкую всадницу, больше похожую на умудренную выигранными сражениями наемницу, и щуплую пленницу со спутанными руками. Пропустили деревья странный отряд, дрогнувшими ветвями снег и хвою на след обронили и снова застыли. Отгородился равнодушием от людского мира некогда оставленный баль лес. Зимой да холодами укрылся. Ни скрипом мерзлым, ни треском ветреным, ничем не выдал того, что все видит и все запоминает. А уж о том, что и предчувствует кое-что, вовсе никому знать не следовало. Ни того, что трое бальских магов из укрытия долгими взглядами проводили неприметную пятерку и вскоре двинутся вслед за ней. Ни того, что через день по лесной дороге в сторону замка Стейча проследует длинный кортеж Димуинна – конга Скира и Ирунга – мага храма Сади. Ни того, что тогда же на лесной тропе появится телега с одноглазым непростым возницей на облучке и полуживым, но все еще не мертвым воином на дне. Молчал лес. Ждал и дождался. Вздрогнули тронутые инеем придорожные кусты, сползли с закутанных в серые плащи фигур собранные из опавших хвои и листьев накидки. Явились зимнему полдню суровые лица. Двоих бы из троих Зиди узнал сразу.

Один из них уже много лет назад показал молодому воину баль дорогу к хижине Эмучи. Правда, годы не только Зиди покалечили да стерли. Они и юного жреца храма Исс не пощадили. Посекли щеки и лоб морщинами, посеребрили щетину на подбородке. И не одному ему досталось, его собратья тоже с юностью простились.

Второй из них в костюме дештского торговца явился в каморку раба дома Креча, бывшего победителя воинских турниров баль, чтобы напомнить Зиди о его долге. О том, что пришло время предсмертному слуге вернуться к тайному алтарю. Заартачился тогда было хромой, впрочем, для порядка поупирался. Разве отказал бы сын народа баль собственному жрецу, разве бежал бы от долга своего? Хотел Зиди тогда что-то объяснить нежданному гостю, но потом махнул рукой: и в самом деле, нельзя оставлять баль без нового жреца – накатят если не сайды, так воинства Суррары из-за пелены. Ждал, видно, жрец отповеди, а вместо этого услышал пьяное бормотание отвратительного раба, что как уйти из города тот придумал. Только не дело в одиночестве через ворота править, выходить в последнюю ярмарку следует, когда на тракте затеряться получится. Одного не услышал жрец, каким способом до ярлыка вольного Зиди добраться решил.

Двоих бы сразу узнал Зиди, третьего узнать нелегко было. Хотя его-то как раз воин знал лучше остальных. Он самым неприметным из трех казался, хотя и отмечен был больше других. Сам Синг постарался, когда со стражниками конга сдирал остряка шута с раскрашенным углем и охрой лицом с ярмарочного столба, да отсчитывал удары плетей по худой спине. Вот только раздевать догола верный помощник Аруха шута побрезговал, иначе нашел бы в драных сапогах еще четыре бальских ножа. Точно такой же поразил скирского палача в центре прошлой ярмарки. Верно не только за то, что тот бальского колдуна мучил. Такая уж профессия палаческая: сделаешь человеку облегчение – значит, работу испоганишь, а не сделаешь – врагов наживешь. А уж то, что в кошельке захрипевшего с ножом в горле палача золотых было с его годовое жалованье – чуть ли не весь запас золота из бальского храма, даже Арух не распознал. Все знают: если на скирской ярмарке пьяный лишь качнется, в момент кошелька лишается, чего же от мертвого ждать? Верно, тут же зашлепали, засверкали по мостовой сайдской столицы босые пятки какого-нибудь сорванца, который не сразу и добычу нечаянную оценить смог.

Двое бродяг узнали бы этого третьего – те, что лошадей у него купили, а затем с деньгами в Скочу вернулись. Узнали, если бы живы остались. Трактирщик вот, что на дешевизну позарился, узнать бы не смог, но порцию железа в горло тоже получил. Так уж заведено было в храме Исс. Если дорога твоя скрыта от чужих глаз, но враг даже ненароком продолжает следовать за тобой, не вверяй собственную судьбу случаю, сам стань несчастным случаем для врага.