Муравьиный мед - Страница 75

– Сади поверженный и невинный, прости этих людей! – прошептала в исступлении Илит. – Они не ведают, что творят!

Мэйла стояла молча, только лицо ее стало белее вершин заснеженных гор.

Топор палача вонзился в дощатый щит с глухим звуком, и отсеченная по локоть рука колдуна упала на камень. Ни капли крови не вылилось из перетянутой веревкой культи. Палач подхватил отрубленную руку, торжествующе потряс ею над головой и бросил на черный камень. И снова Арух вынужден был ударять посохом и читать заклинание, чтобы привести в себя жертву. Палач не торопился. Прежде чем отрубить несчастному вторую руку, он поочередно поставил на его груди все двенадцать клейм домов Скира и явно собирался делать это после каждого истязания.

– Проклятие, – едва заметно шелестела обескровленными губами Илит. – Проклятие падет на все дома Скира после этой казни. Неужели Арух не понимает? Неужели Ирунг не видит?..

Кессаа видела. Словно тучи сползались на осеннем, но еще прозрачном небе. Даже слепящий Аилле обжигал не последним теплом, а холодом. Только сайды на склоне холма этого не видели. Они упивались зрелищем, будто кровь и страдания несчастного пьянили их. Когда на камни упала вторая рука, они уже рычали. Когда были поочередно отрублены по колена обе ноги, над холмом стоял вой исступления, а когда палач перерезал ременные петли, и жертва упала на обрубленные конечности, зрители неистовствовали! «Гони его, заставь его побегать, не дай ему умереть раньше времени!» – неслись безумные крики на арену.

Палач выхватил из-за пояса бич и принялся охаживать колдуна по спине, но тот мотал головой и отказывался уподобляться псу. И когда, пошатываясь и хрипя, он встал на обрубках и поднял окровавленные культи к безмолвному лику Аилле, склон в ужасе замолчал.

– Заканчивай! – зло проорал Арух.

Палач подскочил к колдуну, ударом ноги сбил его на камень, выхватил нож и быстрыми движениями надрезал кожу на плечах и боках. Твердые пальцы погрузились в плоть и содрали со спины ее истерзанный покров.

Кессаа покачнулась, ухватившись за каменное ограждение, а над холмом начал подниматься звериный вой. Палач ухватил жертву за отодранный лоскут кожи и потащил к деревянной бадье, окруженной противнями с солью.

– Пошли, – потянула Мэйла за руку Кессаа. – Ты видела достаточно, чтобы проститься с юностью.

До храма ни Мэйла, ни Кессаа, ни вполголоса стонущая Илит не проронили ни слова. Только уже перед кельей воспитанницы Мэйла остановилась и, прежде чем проститься, сказала, глядя через плечо ученицы:

– Я знала Эмучи. Он был очень силен. Напрасно Скир похваляется доблестью. Напрасно Арух стучит посохом. Эмучи мог отдать себя в руки врага только по собственной воле. Я не провидица и не ворожея, но что-то тут не так. Есть победы, за которые могут отомстить не враги, а боги.

Наставница развернулась и ушла. Илит прошмыгнула в келью, тяжело присела на скамью, стянула с головы платок и прошептала:

– Будь проклят этот город вместе с его жаждой крови! Пусть будут прокляты все, пролившие эту кровь, включая их детей!

Холодом повеяло на Кессаа от этих слов, но она не сказала ничего, только распустила шнурок на свитке и пригляделась к прыгающим буквам.

«Прекрасная Кессаа! Я, сын Ролла Рейду, молодой тан дома Рейду, Лебб Рейду обязуюсь назвать тебя, несравненная танцовщица Сади, своей танкой у алтаря в храме Сето. Моя мать знает о моем выборе и согласна с ним. Мой отец смирится с моим выбором, когда узнает о нем. Я уже говорил, что отбываю через неделю вместе с отцом в Дешту. В этом походе я всего лишь сопровождающий. Если ты хочешь связать свою жизнь с моей жизнью, я буду ждать тебя у храма Сето в воскресенье девятнадцатого числа месяца снежень. Поговори со своей теткой, неужели она не захочет помочь тебе и доставить тебя к храму? Лебб Рейду, о чем своей печатью и удостоверяю».

«Четырнадцатое сегодня, – мгновенно посчитала побледневшими губами Кессаа. – Четырнадцатое, месяца ветрень. Больше месяца до девятнадцатого. Больше месяца!»

Пергамент задрожал в руках Кессаа, но силуэт бегущей лошади она рассмотреть успела. Только отчего-то показалось ей, что он выжжен на теле бальского колдуна.

Тини появилась за два дня до последнего осеннего праздника. Она стремительно вошла в келью, требовательно посмотрела на Илит и, дождавшись, когда та исчезнет, бросила:

– Верни мне пергамент о городе умерших.

Кессаа отодвинула занавеску с ниши в стене, протянула тетке свиток.

– Не время теперь учить заклинания и пополнять знания, – раздраженно прошептала Тини.

– Я уже выучила этот текст, – пожала плечами девушка и пальцы в отворотном жесте сомкнула, чтобы не забыть, вымолить у тетки помощь, в храм Сето напроситься!

– И все тексты в хранилище Сади? – недоверчиво усмехнулась Тини. – Впрочем, даже если и так… Теперь не до испытаний, хотя без них, скорее всего, не обойдешься.

– Что-то случилось? – внешне спокойно спросила Кессаа.

За прошедшие после казни колдуна четыре дня она так и не пришла в себя. Даже перечитывание послания от Лебба не успокаивало ее. Жар в груди сменялся холодом всякий раз, когда она прихватывала свиток шнуром. Перед глазами снова вставал истерзанный человек на обрубленных ногах. Еще ничего не понимая, не сказав ни слова ни Илит, ни Мэйле, Кессаа смочила пергамент древесным маслом, прочитала заклинание, превращающее его в черный лоскут выделанной кожи и аккуратно зашила в плащ. Спроси ее кто, зачем она это делает, Кессаа не смогла бы ответить.

– Случилось, моя девочка. – Голос Тини неожиданно дрогнул. – Случилось что-то страшное. И не только страшное, но и кое-что касающееся именно тебя.